них известно. Не затрудняйте себя, дорогая леди Каксхейвен, — я займусь ею. Пожалуйста, предоставьте ее мне!

От последних ее слов Молли бросило в жар. Лучше бы они оставили ее в покое, не старались изо всех сил проявлять к ней доброту, «не затрудняли бы себя» ради нее! От этих слов миссис Киркпатрик она, казалось, утратила благодарность, которую чувствовала к леди Каксхейвен, старавшейся чем-нибудь развлечь ее. Конечно же, она для них обуза, и ей вообще не следовало здесь быть.

Вскоре миссис Киркпатрик позвали аккомпанировать пению леди Агнес, и Молли удалось по-настоящему хорошо провести несколько минут. Она могла, никем не замечаемая, оглядывать комнату, и уж конечно, нигде, кроме как в доме у короля, не могло быть ничего роскошнее и великолепнее. Большие зеркала, бархатные занавеси, картины в золоченых рамах и множество хрустальных люстр украшали просторный салон, где группами располагались леди и джентльмены в блистательных туалетах. Молли вдруг вспомнила о детях, вместе с которыми входила в столовую и к числу которых, как считалось, принадлежала, — где они? Ушли спать час назад по молчаливому сигналу матери. Молли подумала: а не могла бы и она уйти, если только сумеет найти дорогу назад, в безопасное убежище спальню миссис Киркпатрик? Но она сидела на некотором расстоянии от двери, вдали от миссис Киркпатрик, с которой чувствовала себя более связанной, чем с кем-либо другим, и далеко от леди Каксхейвен, от грозной леди Камнор и добродушного шутника-лорда. Поэтому Молли оставалась на месте, переворачивая страницы с картинками, которых не видела, и от покинутости среди всего этого великолепия на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Вошел лакей и, оглядевшись, направился к миссис Киркпатрик, которая сидела за роялем, в центре музыкального кружка, с готовностью аккомпанируя каждому певцу, приятно улыбаясь и охотно исполняя все пожелания. Теперь же эта дама направилась в уголок, где сидела Молли, и сказала:

— Ты знаешь, дорогая, за тобой приехал твой папа и привел с собой пони, чтобы отвезти тебя домой. Получается, что я теряю свою маленькую соседку — ведь тебе, я полагаю, надо ехать?

Ехать! Какой мог быть вопрос? Молли вскочила, дрожа от нетерпения, сияющая, готовая закричать от радости. Но следующие слова миссис Киркпатрик привели ее в чувство:

— Нужно подойти к леди Камнор, дорогая, пожелать ей доброй ночи и поблагодарить ее светлость за доброту. Она стоит возле той статуи и разговаривает с мистером Куртенэ.

Да! Там она и стояла — в сорока шагах — в сотне миль отсюда! Нужно было пересечь все это пустое пространство и обратиться к ней!

— Это непременно нужно? — жалобно и умоляюще спросила Молли.

— Да. И поторопись, ведь в этом нет ничего ужасного, — сказала миссис Киркпатрик несколько резче, чем прежде, — не забывая, что ее ждут у рояля, и торопясь поскорее сложить с себя свою обязанность.

Молли молча постояла с минуту, а потом, подняв на нее глаза, тихо спросила:

— Пожалуйста, не могли бы вы пойти вместе со мной?

— Хорошо, пойдем, — сказала миссис Киркпатрик, видя, что ее согласие будет, пожалуй, наилучшим способом поскорее закончить дело. Она взяла Молли за руку и по пути, проходя мимо группы людей у рояля, с улыбкой произнесла в своей очаровательно-светской манере: — Наша маленькая приятельница застенчива и скромна, и она хочет, чтобы я проводила ее к леди Камнор пожелать ей доброй ночи. За ней приехал ее отец, и она уезжает.

Что было после, Молли уже не узнала, потому что при этих словах она вырвала руку у миссис Киркпатрик и, шагнув в сторону леди Камнор, великолепной в своем лиловом бархате, сделала реверанс — почти как школьница — и сказала:

— Миледи, приехал мой папа, и я уезжаю, и я желаю вам доброй ночи, миледи, и благодарю вас за вашу доброту. То есть, я хочу сказать — за доброту вашей светлости, — поправилась она, припомнив наставления сестер Браунинг относительно требований этикета при обращении к графам, графиням и их достопочтенным потомкам, полученные утром по дороге в Тауэрс.

Она выбралась каким-то образом из салона, и, когда впоследствии думала об этом, ей казалось, что она так и не простилась ни с леди Каксхейвен, ни с миссис Киркпатрик, ни «со всеми прочими», как непочтительно определила их про себя.

Мистер Гибсон сидел у экономки; и вот Молли вбежала в комнату, приведя в некоторое замешательство величавую миссис Браун. Она обвила руками шею отца:

— О папа, папа, папа! Я так рада, что ты приехал. — И она расплакалась, почти истерически гладя руками его лицо, словно желая увериться, что он здесь.

— Ну какая ты глупышка, Молли! Не думала же ты, что я оставлю свою девочку на всю жизнь в Тауэрс? Ты поднимаешь такой шум из-за того, что я приехал за тобой, как будто так и подумала. Собирайся поскорее. И надень свой капор. Миссис Браун, не найдется ли у вас шали, или пледа, или какой-нибудь накидки, которую можно было бы надеть вместо нижней юбки и заколоть булавкой?

Он ни словом не упомянул о том, что вернулся домой с долгого объезда пациентов всего лишь полчаса назад, вернулся голодный, в надежде пообедать, но — обнаружив, что Молли не возвратилась из Тауэрс, — погнал усталую лошадь к сестрам Браунинг, которых застал в виноватом и беспомощном смятении. Не дожидаясь конца их слез и извинений, он галопом помчался домой, приказал сменить лошадь и оседлать пони для Молли и, хотя Бетти окликала его, чтобы он взял юбку для верховой езды, когда он еще был всего в десяти шагах от двери конюшни, ускакал, «что-то бормоча, — по словам конюха Дика, — страх как сердито».

Миссис Браун достала собственную бутылку вина и тарелку с собственным кексом прежде, чем Молли вернулась из долгого путешествия в комнату миссис Киркпатрик «чуть не в четверти мили отсюда», как сообщила экономка нетерпеливому отцу, пока тот ждал, когда его девочка спустится вниз при всем утреннем параде, уже несколько утратившем блеск новизны. Мистер Гибсон был любимцем обитателей Тауэрс, как это обыкновенно бывает с семейными врачами, несущими надежду на облегчение во времена тревоги и страданий, а миссис Браун, которая была подвержена приступам подагры, особенно радовалась случаю угодить ему, когда он давал ей такую возможность. Она даже вышла к конюшне, чтобы заколоть шаль на Молли, сидевшей на своем лохматом пони, и отважилась, когда они отъезжали, высказать осторожное предположение:

— Пожалуй, дома ей будет приятнее, мистер Гибсон.

Как только они выехали в парк, Молли хлестнула пони, заставив его пуститься во всю прыть.